Вероятно, я отношусь к той немногочисленной части нашего населения, которая знает не только своих дедов и прадедов, но и прапрадедов и даже прапрапрадедов. С историей своих предков я знакома с того времени, как сознательно стала понимать слова «князь» и «дворянин». Мое детство пришлось на годы, когда говорить о предках такого рода было весьма опасно, и мои родители строго запрещали рассказывать об этом во дворе или в школе.

        Мой прапрапрадед, генерал-лейтенант, грузинский князь Степан Давидович Эристави волею судьбы, оказался на Алтае в должности коменданта Усть-Каменогорской крепости и стал называться по русскому образцу князем Эристовым. И было это где-то на рубеже XVIII и XIX веков. Так почему же грузинский князь оказался на Алтае? Мама вспоминала, что ее отец говорил о том, что князь был сослан на Алтай. Мама, будучи девочкой-подростком, читала о нем в энциклопедии, но в какой – она не помнила. За какие свои противоправные действия он был сослан – об этом в семьях его потомков не говорили. Мои предположения - князь мог появиться на Алтае после заключения Георгиевского трактата 1783 года. Версия о том, что он был сослан, косвенно подтверждается тем, что, имея чин генерал-лейтенанта, князь занимал скромный пост коменданта удаленной крепости и никаких владений, кроме небольшого хутора, не имел. Возможно, он был сослан за несогласие с присоединением Грузии к России и какие-то действия против правительства Екатерины II или Павла I (?)

      Есть предположение и о том, что князь был близок к царствующему грузинскому дому или какой-то ветви его: у меня хранится печать из сердолика, принадлежавшая когда-то правнучке князя Магдалине Константиновне Кокшаровой. На печати выгравирован герб княжеского рода Эристави. Я ничего не понимаю в геральдике, но люди, более компетентные, полагают, что согласно изображению на гербе князь был близок к Багратидам. Во время Великой Отечественной войны в Екатеринбург была эвакуирована из Ленинграда старушка. Ее поселили в нашей квартире, а звали ее Затонская Лидия Федоровна. Долгое время она жила в Грузии, где преподавала русский язык и литературу. Большая поклонница и знаток грузинской истории, она относилась к разряду тех людей, от которых можно было не скрывать свое происхождение. И моя мать рассказывала ей о наших предках.

От нее я впервые узнала о представителях славного рода Эристави, но к какой ветви рода относится мой предок, я до сих пор не знаю, потеряв надежду выяснить это. У Степана Давидовича Эристова и его супруги княгини Марии Гавриловны было три дочери: старшая – Елена, Глафира была годом моложе и младшая – Варвара. Горный инженер Иван Константинович Кокшаров в 1813 году получил назначение в Усть-Каменогорск, где и произошло его знакомство с семьей князя Эристави.

В 1817 году потомственный русский дворянин Иван Константинович Кокшаров женился в Усть-Каменогорске на грузинской княжне Глафире Степановне Эристовой. У Ивана Константиновича и Глафиры Степановны Кокшаровых в 1818 году родился первый ребенок, сын, которого назвали Николаем. Он родился близ Усть-Каменогорска на хуторе, принадлежавшем князю Степану Давидовичу, к тому времени уже покойному.

Николаю Ивановичу Кокшарову суждено было стать одним из творцов русской науки: знаменитым геологом, кристаллографом, ученым с мировым именем, учителем и другом А. П. Карпинского. До сегодняшнего дня имя Н. И. Кокшарова известно любому первокурснику горного или геологического вуза России. Но, вероятно, мало кому известно, что он является славным сыном в равной степени грузинского и русского народов.

Там же, в Усть-Каменогорске родились и другие дети супругов Кокшаровых: близнецы Александр и Дмитрий, дочь Мария. К сожалению, о них в нашей семье никаких сведений не сохранилось, возможно, они рано умерли. А вот о последующих детях Ивана Константиновича и Глафиры Степановны мне много рассказывала моя мать и ее сестры. В 1822 году в семье родился сын Константин. Это мой прадед. Его рождение совпало с отъездом Эристовых и Кокшаровых из Усть-Каменогорска: Иван Константинович получил назначение на Березовские золотые промыслы, что в 15 верстах от Екатеринбурга. Летом 1822 года семья Кокшаровых, а с ними Эристовы: княгиня Мария Гавриловна, княжны Елена и Варвара, – приехали в Березовский. Князь Степан Давидович Эристов остался лежать в алтайской земле, но потомки его не забывали. Моя мать рассказывала, как ее отец посещал могилу своего прадеда, на которой поставлен красивый памятник.

В 1824 году в семье Кокшаровых появился еще один сын, Иван. Это дядя моего деда – Иван Иванович Кокшаров, который тоже стал горным инженером. Эта профессия в семье стала традиционной. Как и сам Иван Константинович, три его сына (старший Николай, а затем Константин и Иван) – воспитанники Петербургского Горного корпуса, впоследствии Горного института. Династией горных инженеров Кокшаровых очень интересовался известный уральский краевед А. Г. Козлов, который высоко оценивал их деятельность и как членов УОЛЕ, и как «творцов науки и техники на Урале».

С 1822 и до конца 1830.х годов семья жила в Березовском, где Иван Константинович служил управляющим Березовскими золотыми промыслами. Княгиня Мария Гавриловна Эристова до кончины в 1835 году жила в семье своей средней дочери Глафиры Степановны. В ГАСО есть документ от 5 мая 1827 года, в котором говорится, что на исповеди были: «Горный чиновник Иван Константинович Кокшаров, 37 лет, его жена Глафира Степановна, 31 год, их дети – Николай 9 лет, близнецы Александр и Дмитрий 6 лет, Константин 5 лет, Иван 3 лет, его теща, вдова генерал-лейтенанта княгиня Мария Гавриловна Эристова, 56 лет, ее дети – Елена Степановна 32 лет и Варвара Степановна 27 лет».

В семье Ивана Константиновича и Глафиры Степановны был еще сын Павел, который умер младенцем. Последней в семье родилась дочь Аполлинария, которая, по словам моей матери, была очень похожа на Глафиру Степановну. Но вернемся к Эристовым. Сразу упомянем о младшей сестре Глафиры Степановны. Княжна Варвара умерла незамужней в Березовском. До сих пор в центре Березовского кладбища сохранилось надгробие на могиле, где похоронены в 1827 году княжна Варвара Эристави и ее племянник Павел Кокшаров, а в 1835 году – княгиня Мария Гавриловна Эристави. Старожилы Березовского прекрасно знают это надгробие, а весной 1989 года о нем писала газета «Уральский рабочий» (в связи с известными событиями в Тбилиси необходим был экскурс в исторические связи русских и грузин).

Старшая княжна Эристова Елена вышла замуж за пермского дворянина Москвина Григория Григорьевича. Эту ветвь своих предков я знаю значительно хуже, чем Кокшаровых. Вероятно, потому что о них меньше знала моя мать. Жили они в Казани, и моей матери, младшей из своего поколения, почти не доводилось с ними встречаться. Известно, что у Елены Степановны и Григория Григорьевича Москвиных было четверо детей. Может, их было больше, но мне известны только Олимпий, Владимир, Конкордия и Лидия.

В конце 1830.х годов Иван Константинович Кокшаров вышел в отставку и поселился в Екатеринбурге. К этому времени младшие сыновья, Константин и Иван, учились в Петербурге. Из детей с родителями оставалась только Аполлинария, а в 1840 году вернулся старший сын Николай, который после окончания Горного корпуса служил на Екатеринбургском монетном дворе. Их дом сохранился, его адрес: Первомайская (бывшая Клубная), 26.

Потомки Ивана Константиновича и Глафиры Степановны до наших дней остались только от двух детей – Константина и Аполлинарии, Иван Иванович всю жизнь оставался холостяком и детей не имел. Трое детей Николая Ивановича (сын и две дочери) остались бездетными. Жили они в Петербурге, и связь с этими «важными родственниками», как говорили мои тетки и дядя, не прерывалась до 1917 года. В последний раз мой дядя Евгений Григорьевич Кокшаров, будучи студентом Петербургского университета, навестил их в конце 1916 года. Хорошо помню его рассказ о том, что платья жены Николая Николаевича, крупного петербургского чиновника, иностранки по происхождению, отделаны были соболями. Даже далеко не бедным екатеринбургским Кокшаровым это казалось непозволительной роскошью. После революции следы этих родственников затерялись.

Неизвестно точно, когда умер Иван Константинович, думаю, что в 40-е или в начале 50-х годов XIX века. Из сведений, которыми я располагаю, становится ясно, что после смерти отца заботу о матери и сестре взял на себя Константин Иванович. Глафира Степановна так и жила в семье Константина, а умерла она, возможно, уже тогда, когда Константин Иванович вышел в отставку. Надо сказать, что не только дети Глафиры Степановны, но и многие представители последующих поколений унаследовали от нее грузинскую внешность. Моя мать, вспоминая рассказы своих родителей, говорила, что была Глафира Степановна «маленькая, худенькая и черная, как головешка». От нее в наследство моей матери досталось золотое колечко, судя по которому у княжны были тонкие пальчики, как у тринадцатилетней девочки.

В двадцатые годы, находясь в трудном положении эмигрантки в Харбине, мама продала колечко какому-то китайцу за 1,5 рубля и до самой своей кончины сожалела об этом. Константин Иванович Кокшаров женился на своей двоюродной сестре Конкордии Григорьевне Москвиной. Детей у них было много. Я постараюсь упомянуть их согласно возрасту, но за абсолютную точность не ручаюсь: Мария, Григорий (мой дед), Нил, Митрофан, Варвара, Николай, Александр и Магдалина. Была еще и приемная дочь Екатерина. Ее настоящие родители, актеры, приехавшие на гастроли в Екатеринбург, умерли во время эпидемии брюшного тифа. Супруги Кокшаровы взяли девочку к себе, и она стала Екатериной Константиновной Кокшаровой. Поистине в предках наших доброты и отзывчивости было хоть отбавляй!

Служил К. И. Кокшаров после окончания Горного корпуса на Урале. Мне известно только одно место его службы – Сысерть. Он был управляющим Сысертскими заводами, принадлежавшими Турчаниновым (а может быть, уже и Соломирским). Мой дед Григорий Константинович родился в Сысерти в 1856 году.

В Сысерти, в доме К. И. Кокшарова врач Александр Андреевич Миславский познакомился со своей первой женой Аполлинарией Ивановной Кокшаровой. Увы, судьба не даровала ей долгих лет. Она умерла рано. Первенцем у супругов Миславских был сын Николай, ровесник моему деду Григорию Константиновичу и очень на него похожий. А через несколько лет, родив дочь Марию, Аполлинария Ивановна скончалась. И со своей второй женой, Софьей Людвиговной Грасгоф, Александр Андреевич тоже познакомился в Сысерти в доме Константина Ивановича Кокшарова, который принимал в нем очень большое участие. Второй брак А. А. Миславского оказался счастливым. У него и Софьи Людвиговны было 18 детей, из них в живых осталось семь дочерей и сын. С этой семьей у моего деда остались самые родственные отношения, хотя они и не были связаны кровными узами.

Константин Иванович Кокшаров был довольно крупный землевладелец, имеющий обширные земли как в самом Екатеринбурге, так и южнее его. Об этом можно судить по тому наследству, которое он оставил своим сыновьям. Была у него и деревня в 30 верстах от Кыштыма. Она называлась Метлино, и жизнь нескольких поколений Кокшаровых была связана с этой деревней. Выйдя в отставку, Константин Иванович поселился в Метлино, и его гостеприимная усадьба стала местом встреч замечательных людей. Здесь бывали А. А. Миславский, О. Е. Клер, Н. И. Кокшаров, Л. П. Сабанеев. Мама рассказывала, как в начале каждого лета снаряжались подводы, на них усаживались дети и внуки Кокшаровых, девицы Миславские, и весь этот кортеж отправлялся на отдых в Метлино, живописно расположенное на реке Тече. Константин Иванович построил в Метлино две мельницы – большую и маленькую, в трех верстах от деревни; красивую большую церковь в центре деревни. Каменный господский дом с верандами и ротондой был окружен великолепным садом и различными службами.

В церковной ограде находился фамильный склеп, но в нем упокоилась только Глафира Степановна – еще одна грузинская княжна была похоронена в уральской земле. Рядом со склепом – могила ее внука, а моего деда, Григория Константиновича, умершего в Метлино в 1919 году, когда его близкие бежали от революции вслед за колчаковскими войсками. Крестьяне, которые любили этого доброго, отзывчивого человека, похоронили его в церковной ограде, не в самом склепе, а рядом, не решившись, видно, тревожить вечный покой грузинской княжны.

И мама, и тетушки неоднократно говорили мне, что задолго до отмены крепостного права Константин Иванович Кокшаров освободил метлинских крестьян от крепостной зависимости. Человек широких и либеральных взглядов, один из учредителей УОЛЕ, прекрасный организатор промышленности на Урале, он был еще и очень добрым и непрактичным человеком, о чем мне довелось читать в статье его зятя, известного ученого Леонида Павловича Сабанеева. Незадолго до смерти К. И. Кокшаров продал большую мельницу и усадьбу Злоказову, оставив себе только малую мельницу.

В доме при мельнице семья моей тетки Ксении Григорьевны жила до конца двадцатых годов. Потом мама перевезла свою сестру и племянников в Свердловск – и на этом связь с Метлино надолго прервалась. И все же мне довелось побывать там. В 1940 году, летом, в учреждение, где работали мои родители, поступили путевки в Дом отдыха, который располагался в Метлино, в старой даче Злоказова. Мне было девять лет, но я очень хорошо все помню. Родители купили путевки в этот Дом отдыха и взяли с собой меня. Мы поехали поездом до Кыштыма, затем до Метлино на лошадях. Путь показался мне очень долгим, хотя, наверное, это было не так. Моя же мать ехала в места, с которыми были связаны воспоминания о родных, близких и о собственном детстве.

Мы отлично устроились, погода была великолепной, а лесная клубника росла прямо на клумбах в саду бывшей злоказовской дачи. Мы намеревались остаться на второй срок. Но вот маме однажды понадобилось купить каких-то продуктов, и мы пошли в деревню. В первом же доме ей задали вопрос: «Вы не дочь Григория Константиновича?» Она, конечно, не отрицала родства с бывшим землевладельцем.

К нам стали приходить какие-то пожилые женщины, приносили нам молоко, яйца, ягоды. Они знали маму в детстве и юности, любили ее отца, с почестями его похоронили. Мы ходили на могилу деда. Я хорошо помню могильный холмик и крест, помню, как мама договаривалась с церковным сторожем о том, чтобы он ухаживал за склепом и могилой, предлагала ему деньги, которые он не взял, сказав, что любил и уважал Григория Константиновича, и денег ему не надо. То, что маму узнали метлинские крестьяне, повергло в ужас моего отца. Помню, что маме очень хотелось еще пожить в Метлино, а папа настаивал на отъезде, боясь ее вторичного ареста. И мы покинули эту чудесную деревню. Больше никто из моих близких не бывал там. Мою мать арестовали в марте 1938 года, а выпустили перед самым 1939 годом. Если бы ее взяли раньше, она не вернулась бы наверняка. Так говорили взрослые в годы моего детства.

Отец, выходец из семьи старой польско-украинской интеллигенции, человек огромной культуры и энциклопедической образованности, в отличие от многих в те времена, прекрасно понимал, что организатором чудовищных преступлений был сам Сталин, которого в очень узком кругу близких людей он называл не иначе как «восточный деспот», «усатый дьявол» или просто «мерзавец».

Критика сталинского режима, рассказы о жестокости и коварстве самого Сталина стали откладываться в моем мозгу с 1936 года, когда разрешили ставить новогодние елки. То, что я слышала в школе и дома, было диаметрально противоположным. Хотя это рождало какую-то раздвоенность в моей детской душе, я все же инстинктивно больше доверяла родителям, чем книгам, радио, кино. Зато теперь, на склоне лет, я испытываю огромную благодарность моим родным: их откровенность помогла мне избежать страшного психологического стресса, который в годы перестройки испытали люди моего поколения, честные труженики, свято верившие в идеалы коммунизма.

А судьба Метлино и его жителей трагична. Когда осенью 1957 года на оборонном заводе вблизи Кыштыма (так называемое объединение «Маяк») произошла авария, о чем сейчас уже открыто пишут, радиоактивность в зоне Метлино и в реке Тече была настолько велика, что всех жителей выселили, а деревню, по одним сведениям, срыли, по другим – затопили. Мне рассказывали старожилы Кыштыма, хорошо знавшие эту деревню, что никто из ее обитателей больше двенадцати лет после аварии не прожил. Исчезла не только деревня, но и люди…

Совсем недавно, в ноябре 1991 года, мне дважды довелось видеть Метлино по ЦТ. Один раз – в программе «Время», а второй – в ходе передачи на экологическую тему. Очень грустно было видеть торчащие то ли из воды, то ли из речного ила церковную колокольню и верхние этажи большой мельницы и сознавать, что где-то там, в глубине, лежат «сверхрадиоактивные» косточки моих предков.

Вернемся к родословной Кокшаровых. Старшая дочь Константина Ивановича, Мария, или как ее называли мама, ее сестры и брат, «тетка Машенька», в молодости была необычайно хороша собой, имела массу поклонников, и, по-видимому, это способствовало тому, что ее взаимоотношения с мужчинами бывали несколько легкомысленными. Когда ей было 17 лет, ее увидел подающий большие надежды молодой ученый-биолог Леонид Павлович Сабанеев, впоследствии ставший очень известным. Его труды о рыбах и собаках и в наши дни очень популярны. Он занимался исследованиями Урала, с научными целями посетил Метлино, где и познакомился с Марией Константиновной. Мне доводилось читать письмо О. Е. Клера в переводе с французского языка, где он пишет о том, то «мадемуазель Мари так хороша и так грациозна», что Леонид Павлович потерял голову.

Через год Сабанеев женился на Марии Константиновне и увез ее в Москву. У них было двое детей, Константин и Мария. Из рассказов моих близких я поняла, что Мария Константиновна не любила мужа, что он очень страдал от этого, хотя на первых порах брак казался очень счастливым. В Москве Мария Константиновна вела довольно рассеянный образ жизни. Мои близкие часто вспоминали о том, как она, посещая Большой театр, появлялась в ложе в экстравагантном костюме, сшитом по образцу русской национальной одежды, в роскошном кокошнике, чем обращала на себя внимание зрительного зала. А вообще у меня сложилось впечатление, что она все-таки испортила если не жизнь, то лучшие годы замечательному русскому ученому.

Если не ошибаюсь, она не прожила с Леонидом Павловичем и 10 лет, оставила его и вернулась в Екатеринбург. Здесь она встретилась с сосланным на Урал Станиславом Гермогеновичем Нейманом. Кажется, он был поляк или польский еврей и служил адвокатом. От него у Марии Константиновны было двое детей, Николай и Елена, которые получили отчество и фамилию Л. П. Сабанеева, поскольку до конца жизни Мария Константиновна не была официально разведена, что вызвало определенные недоразумения среди ее потомков. Наверное, она долго сохраняла свою красоту. Я читала одно из писем Д. Н. Мамина-Сибиряка к Анучину, где он, выполняя просьбу последнего, сообщает, что встречает «м-м Нейман» на улице, в театре и что она все так же хороша собой. Впоследствии с Нейманом она рассталась и доживала свой век с дочерью Марией и внуком Сергеем в Екатеринбурге на ВИЗе, где.то на одной из бесчисленных Опалих.

Мама вспоминала, что жили они очень бедно, питались в доме ее отца Григория Константиновича, но держали лошадь и собак, которых умудрялись кормить шоколадом. Мария Константиновна скончалась в 1912 или 1913 году. Ее дочь Мария Леонидовна вышла замуж за горного инженера Бушуева, бывшего управляющим то ли Кыштымским, то ли Мотовилихинским заводом. Она унаследовала от своего отца большую любовь к животным.

В конце 20-х или начале 30-х годов, после отъезда сына Сергея в Харбин, Мария Леонидовна работала секретарем сельсовета в деревне Бобровка, куда была выслана как «представитель эксплуататорского класса» и где местные обыватели прозвали ее «собачьей барыней» за то, что она подкармливала всех деревенских собак, и те, естественно, платили ей привязанностью. Думаю, что это прозвище можно простить жителям Бобровки, т. к. Мария Леонидовна в немыслимой шляпке и в окружении собак представляла собой зрелище довольно комичное. Именно так описывали маме ее двоюродную сестру.

Мой дед, Григорий Константинович Кокшаров, внук средней княжны Эристовой, был женат на своей двоюродной сестре – Евгении Петровне Крапивиной, дочери Лидии Григорьевны Москвиной – внучке старшей княжны Эристовой. У Григория Константиновича и Евгении Петровны было пятеро детей: четыре дочери и сын.

О своем прадеде Петре Ивановиче Крапивине я знаю очень мало – только то, что он жил в Казани, служил то ли в суде, то ли присяжным поверенным. Знаю еще, что он имел юридическое образование и, кажется, был в близких отношениях с Н. К. Чупиным. Дед мой, Григорий Константинович, учился в Казанском университете, но науке свою жизнь не посвятил. Он служил в Екатеринбурге земским начальником на ВИЗе и имел чин действительного статского советника. Его дом стоял на Предзаводской площади, там, где сейчас находится Дворец металлургов. В первые годы советской власти в доме была какая-то контора и магазин, его снесли в начале 50.х годов, а в начале ХХ века он стоял в окружении служб и большого сада.

Несмотря на свое, казалось бы «эксплуататорское происхождение», дед мой был человеком добрым, порядочным и очень лояльно относился к инакомыслящим. Достаточно сказать, что рядом с его домом находился дом революционера Патрикеева, которого хорошо помнила моя мать. В доме Патрикеева в 1905 году была подпольная явка Свердлова и часто собирались большевики. Дед мой не мог не знать об этом, но ему и в голову не приходило доложить об этом полиции или жандармам.

Известный уральский краевед В. И. Смирнов рассказывал мне, что прочел в воспоминаниях какого-то революционера о том, как он и его товарищ по подпольной работе расклеивали прокламации на стене Верх-Исетского завода и вдруг увидели, что мимо идет земский начальник. Подпольщики испугались, а земский начальник сделал вид, что не заметил их.

Как-то в ГАСО мне попался документ о получении земским начальником Кокшаровым брошюры Пермского комитета РСДРП «Подвиги Пермского Помпадура». В брошюре, как сказано в донесении, «описываются в оскорбительном виде действия г-на Пермского губернатора». В истории с этим посланием фигурировали два, на мой взгляд, демократически настроенных высокопоставленных чиновника: мой дед и управляющий Кыштымскими заводами Карпинский. Им двоим были посланы эти брошюры. Но вместо Карпинского, который отсутствовал, пакет получил один из владельцев заводов – Дружинин. Вскрыв пакет и поняв его содержание, он незамедлительно доложил в три инстанции: полицию, жандармерию и Горное Управление. Мой же дед не счел нужным этого делать. Он держал брошюру до тех пор, пока ее не потребовала полиция. Думаю, что если бы брошюру получил сам Карпинский, факт этот полиции не был бы известен.

О братьях моего деда Ниле, Митрофане и Александре я знаю мало. Нил был военным, Александр – управляющим Алапаевским заводом, горным инженером. Нил и Александр не были женаты и потомства не оставили. У Митрофана было три дочери. Он уехал работать на КВЖД еще в начале века, а потом к нему присоединились Нил и Александр. Все трое скончались в Харбине в разное время. Младшая сестра моего деда Варвара Константиновна вышла замуж за горного инженера Александра Николаевича Кузнецова. Он был членом УОЛЕ, управляющим Кушвинским заводом и принимал в 1899 году Д. И. Менделеева. Старшая дочь Кузнецовых и двоюродная сестра моей матери очень часто у нас бывала. Мне нравились ее визиты. Она много знала о наших предках и своими познаниями по части генеалогии нашего рода я во многом обязана ей.

Младший брат моего деда Николай Константинович Кокшаров был женат на своей двоюродной сестре, Наталии Олимпиевне Москвиной. Нужно отметить, что Олимпий Григорьевич Москвин и его сын Борис Олимпиевич – видные горные инженеры. Николай Константинович прожил короткую жизнь. Он умер почти одновременно со своей матерью, когда ему было всего 28 лет, в 1891 году, во время эпидемии какого-то инфекционного воспаления легких. Он был врачом, имел двух дочерей, старшая из которых тоже умерла совсем молодой, а младшая, Вера Николаевна, скончалась уже на моей памяти, примерно в начале 50.х годов. Помню, как мама и тетя Тамара Кузнецова ходили на похороны своей двоюродной сестры. У Веры Николаевны был один сын, который погиб во время Великой Отечественной войны.

Совсем недавно я узнала, что доктор Николай Константинович Кокшаров работал в Полевском, открывал там больницу, зарекомендовал себя прекрасным врачом, за два года работы сделал более 100 операций по снятию катаракты, множество полостных операций, оборудовал в маленькой больнице отличную операционную. Прошло сто лет после его смерти. И вот однажды, когда общество уральских краеведов отмечало в 1988 году 160.летие А. А. Миславского, ко мне подошел краевед из Полевского и сказал: «Знаете, у нас тоже работал один замечательный врач, Николай Константинович Кокшаров».

Совсем недавно в Средне-Уральском издательстве вышла книга о Полевском заводе, где несколько страниц посвящено короткой, но памятной полевчанам деятельности Н. К. Кокшарова. Самая младшая сестра моего деда Магдалина Константиновна училась на курсах в Петербурге, была очень дружна со своими кузинами, дочерьми Н. И. Кокшарова. Всеобщая любимица, милая, добрая, отзывчивая на любую беду, она вдруг кончает жизнь самоубийством в 1894 году. Причины можно только предполагать. Даже из очень подробного письма Е. Н. Кокшаровой, дочери знаменитого геолога, нельзя понять причины этой смерти.

А теперь обратимся к потомкам князя Эристова по линии Аполлинарии Ивановны Миславской. Итак, у супругов Миславских были сын Николай и дочь Мария. Николай пошел по стопам отца, стал очень крупным врачом, профессором Казанского университета. Мария вышла замуж за Дмитрия Павловича Сабанеева, брата известного ученого Леонида Павловича. Два родных брата были женаты на двоюродных сестрах, двух Мариях. Леонид Павлович – на Марии Константиновне Кокшаровой, а Дмитрий Павлович – на Марии Александровне Миславской.

У Марии Александровны и Дмитрия Павловича Сабанеевых было четверо детей. Помню, как мама незадолго до своей смерти перечисляла их мне по пальцам: Зоя, Зина, Вера, Коля. Я знаю только о Вере.

Вера Дмитриевна Сабанеева – известная екатеринбургская революционерка, член РСДРП, близкая соратница С. Дерябиной и К. Т. Новгородцевой. Мама очень хорошо помнила свою троюродную сестру. Так же, как и ее отец, Вера Дмитриевна часто бывала в доме моего деда. А Дмитрий Павлович Сабанеев бывал почти ежедневно. Он был очень дружен с моей бабушкой Евгенией Петровной. Специально для нее, большой любительницы пернатых, Дмитрий Павлович ловил птичек и нередко сопровождал бабушку с моей матерью в магазин у каменного моста на Покровском проспекте, где продавали птиц.

Мама говорила, что и дочь и отец Сабанеевы часто куда-то исчезали и надолго. Почти так же внезапно появлялись. Значительно позже мама поняла, что эти исчезновения были ничем иным, как ссылками или тюремными заключениями.

Можно предположить, что и Д. П. Сабанеев был не чужд революционной деятельности. Надо сказать, что лица, причастные к революции, довольно широко пользовались гостеприимством дома моего деда. Мамина старшая сестра Конкордия училась на фельдшерских курсах вместе с женой И. Т. Новгородцева Евгенией Александровной и была с ней очень дружна. Мама отлично помнила эту женщину, вызывающую у всех большую симпатию: она была очень веселая, за обедами потешала всех смешными рассказами. Она жила в то время (1911-1912) на Проезжей, 14 (Кирова, 31), и мама со своей старшей сестрой заходила в этот дом. В 1905 году там была штаб-квартира екатеринбургских большевиков, затем филиал музея Свердлова, а в наши дни, пока не сняли мемориальную доску, дом постоянно подвергался осквернению со стороны экстремистски настроенных юнцов. Им бы поучиться уважению к инакомыслию у нашего деда и уважать собственную историю.

У Николая Александровича Миславского было двое детей: дочь Инна и сын Александр, которого мама называла «Шурка длинный». Они тоже бывали в доме моего деда: жили в Казани, но в Екатеринбург приезжали часто. Какой-то Александр Миславский принимал участие в контрреволюционном мятеже. Не исключено, что это сын Н. А. Миславского. А вот потомки Инны Николаевны до сих пор занимают видное положение в медицинском мире. Сын ее, академик аллерголог Адо – из одного со мной поколения потомков князя Эристова.

В конце своего повествования мне хотелось бы перечислить горных инженеров – членов семей Кокшаровых и Москвиных: Кокшаров Иван Константинович, Кокшаров Николай Иванович, Кокшаров Константин Иванович, Москвин Олимпий Григорьевич, Москвин Борис Олимпиевич, Кокшаров Александр Константинович.

* * *

В качестве постскриптума я опишу встречу с Анатолием Григорьевичем Козловым, известным уральским краеведом, доктором исторических наук. Я занималась с детьми краеведением в Свердловском Дворце пионеров. В 1982 г. нами был составлен путеводитель по местам, связанным с революционной деятельностью Свердлова. Не решаясь публиковать его без консультации с кем-нибудь из видных краеведов, мы решили обратиться к Анатолию Григорьевичу.

Я пришла к нему в Архитектурный институт с отпечатанным на машинке путеводителем. Он спросил меня о моей профессии. Я ответила: «Школьный учитель». Тогда он очень сурово поставил вопрос: «Почему в школе не работаете?». Я ответила, что проработала в школе почти 20 лет, но по приезде в Свердловск работу в школе не нашла. Он бегло просмотрел мои записи и сказал: «По приезде в Свердловск? А как вы умудрились написать все это?». Я прекрасно поняла, что он имел в виду своим вопросом, совершенно закономерным, т. к. для того, чтобы написать путеводитель, надо очень хорошо знать город. Я ответила, что я коренная свердловчанка, но судьба распорядилась так, что мне пришлось отсутствовать некоторое время.

Он сказал: «А фамилия не уральская». Я ответила: «Это фамилия мужа». Тогда он спросил: «А Вы из кого?». Я абсолютно точно привожу его слова, потому что эта встреча буквально врезалась мне в память, тем более, что принял он меня весьма неприветливо. Я не стала называть украинскую фамилию отца и назвала фамилию матери: «Я из Кокшаровых». – «Как?! – воскликнул он. – Из тех? Из горных инженеров?». И добавил: «Знаете, у нас там за шкафом есть вешалка. Раздевайтесь, пожалуйста, и садитесь». Он забыл о моем путеводителе и забросал меня вопросами, из которых стало ясно, что о семейных связях Кокшаровых, Москвиных, Миславских и Сабанеевых этот виднейший уральский краевед не знал решительно ничего, хотя и те и другие включены в его справочник «Творцы науки и техники на Урале».

По его просьбе я с помощью мамы составила схематично то, что изложено в этих записках и отнесла ему на кафедру. Вскоре состоялась моя вторая встреча с ним. Он благодарил меня за «интереснейший материал». Увы! Это было почти перед самой его болезнью и кончиной. Больше я его не встречала.